В немыслимо давнем 2006 году, давая интервью Валерию Кичину для «Российской газеты», Отар Иоселиани на вопрос, верит ли он, что все катаклизмы кончатся хорошим застольем и все придет в норму, сказал вроде бы совсем о другом — о кино: «В мире в год производится около 8 тысяч фильмов. И всегда есть десяток картин, относящихся к искусству. Фильмы Жака Риветта, Жан-Люка Годара, Эрика Ромера. В Америке были Орсон Уэллс, Джон Форд, в Италии — Де Сика, Росселлини, Феллини, Висконти. Они и останутся. А остальные тысячи мелькнут — и исчезнут…»

Фильмы Отара Иоселиани не исчезнут. Останутся и любимый «Жил певчий дрозд», и «Листопад», и «Пастораль», и «Фавориты луны», и «Охота на бабочек», и «Разбойники, глава VII», и «Сады осенью», и «Шантрапа»… Весть о том, что великого режиссера Отара Иоселиани больше нет, ничего не меняет для тех, кто любит его фильмы. Он из числа негаснущих далеких звезд.

Далеких не в том смысле, что он жил в далекой Франции или в чуть менее далекой Грузии, где и снимал свои «меланхоличные комедии» (так определил жанр его фильмов директор Международного фестиваля в Мюнхене, где Отар Иоселиани вместе с Джоном Малковичем получал награду CineMerit за достижения всей жизни в 2011 году). Далекой в том смысле, что культура, которая взрастила Отара Иоселиани, крутой замес аристократизма, грузинских традиций, европейской культуры и советского бэкграунда, — уже не уходящая, ушедшая натура. Его аристократизм определял антибуржуазный пафос его фильмов, что, кажется, был бы близок сюрреалистам и Висконти, и Сатьяджиту Рею. А спокойное равнодушие к карьере, деньгам или к мнению окружающих, которое так впечатляет во всех его интервью, превращало его для многих в enfant terrible мирового кино.

И все же печаль, и мудрость, и поэзия его фильмов проистекала, кажется, из ощущения хрупкости человеческой жизни. Как он заметил однажды в интервью «Сеансу»: «Воздух, из которого был соткан тот мир, сам по себе представлялся мне хрупким, тленным, исчезающим. И ткань человеческих взаимоотношений была для меня столь ценна, что я считал нужным сообщить об этом, чтобы все это не исчезло. […] Я всегда стараюсь ни в коем случае не снимать того, что мне непонятно, или того, что я не люблю. И поскольку все мы живем в эпоху, которая не изменилась, обозримые события понятны и близки. […] Такие иероглифы нашего понимания того, как мы живем на этом свете в это время… И я позволил себе сделать ряд усилий, чтобы из этой общности вывести притчу, но с признаками времени».

Кажется, больше всего на свете он любил кино. Иначе зачем бы он стал им заниматься. И когда очень плохо на сердце, у нас есть два рецепта. Либо перечитать «Женитьбу Фигаро», либо пересмотреть «Жил певчий дрозд».