На этот раз зрителей режиссер рассадили бифронтально: большая часть из них осталась в зале, меньшая — на сцене (видимо, по дорогим билетам), а между ними — дом явно не в Подмосковье, а где то далеко, на океане. Темного дерева узкие балки абрисом обозначают пространство где-нибудь на берегу бескрайней акватории — разве что шума волн не слышно.

Но вот зрители заняли свои места, а Константин, поднявшись на сцену, обращается в зал вроде бы со стандартной просьбой — отключить звук мобильных. Но, судя по тому, что и как он говорит, чувствуется, что он обжился на Бронной и разговаривает с публикой как хозяин театра.

— Вот вы сейчас меня снимаете, — обращается он к даме из третьего ряда. — А вы лучше проверьте, проверьте. Уверены, что выключили? Может, ошибаетесь? Проверьте — это не сложно, это не стыдно, не унизительно. Гораздо будет стыднее, когда у вас зазвонит телефон. На вас направятся все плохие энергии, у вас очень испортится карма. Подумайте об этом. У меня очень тяжелая энергия, если я в гневе.

Застращал — и сорвал аплодисменты публики, уже приученной им за довольно короткий срок к тому, что тут, у Константина, не заскучаешь — ни до спектакля, ни тем более во время оного.

Максим Горький написал своих «Дачников» в 1904 году, за год до первой русской революции, и посвятил пьесу русской интеллигенции, которой, по своей классовой принадлежности, был чужд. Пьеса сильная, но люди, выведенные будущим классиком советской литературы, получились какие то несимпатичные. Адвокат, инженер, доктор, литератор, а также их жены и любовницы — почти все, кстати, достаточно молоды, от 25 до 40 с небольшим.

Молоды и герои богомоловской версии «Дачников», но круг творческой интеллигенции он знает лучше Алексея Максимовича, потому как вырос в этой среде, да и последние обстоятельства его жизни расширили этот круг и пополнили его состоятельными и статусными персонами. Вот он их всех и собрал на Бали в доме Басова, чья профессиональная принадлежность не совсем понятна, но то, что он очень богат, незлоблив и не жаден, это очевидно.

На Бали, как говорится, каждой твари по паре соотечественников: банкир Суслов, сбежавший с деньгами вкладчиков, жена его, актриска и пьющая; бывшая проститутка, а ныне наследница солидного мужнего состояния Марья Львовна; сестра Басова — Карелия, судя по всему феминистка, умеющая хорошо читать плохие стихи собственного сочинения, написанные в декадентском духе.

Кто еще? Гость, которого здесь ждут на Новый год — культовая фигура из рок-культуры советского прошлого Борис Шалимов, выписанный попеть на балийский корпоративчик. Есть и помельче сошки — помощник Басова, брат жены хозяина Влас и другой ее же родственник не по крови, но с диагнозом душевного расстройства. А также многодетная мать Ольга, оставленная мужем-недотёпой.

— Варь, я тоже скучаю по Москве, — в первой сцене говорит усталым голосом Басов жене Варваре. — Да всралась мне эта Бали (глагол сей в разных комбинациях употребляют здесь все и по любому поводу). Понимаешь?

— Я понимаю. Только всё утро ты у себя в кабинете сидишь, а я их развлекаю…

— Ты нюхала опять?

— Нет, ты же спрятал.

— Я не прятал… Надо тебе чем-то заняться, дорогая моя Варя. Только нюхаешь и читаешь.

— А ты только пошло шутишь и бухаешь.

В этой работе Богомолов прежде всего интересен как драматург. Его «Дачники», где от Горького взято одно лишь классическое название и ситуация, полны современных реалий: коллективный портрет русской эмиграции, точнее, отъехавших — кто такие, чем живут.

Ими же упомянуты действующие в современном искусстве фигуры разного калибра и с разным к ним отношением (Гришковец, Шахназаров, Земфира (признана в Росси иноагентом), БГ). Вот только Гребенщиков (признан в России иноагентом) выведен под фамилией Шалимов, но однозначно узнаваем. Как в предыдущей сценической фантазии Константина Юрьевича «Новая Оптимистическая» узнаваем режиссёр Кирилл Серебренников, выведенный под фамилией Глотов.

Не говорю уже об упоминании военного конфликта на Украине, Зеленского, само собой, украинских военных и укров, нападающих на русских за рубежом. И опасения последних в связи с этим. В общем, все, чем богата сегодня российская действительность — вот она на сцене, и актуальнее драмы сегодня нигде не найти, кроме как на Бронной, у Богомолова. А уж понравится она вам или вызовет протест, ярость — дело смотрящего.

Но это, как говорится, верхний драматургический слой, когда все узнаваемо. У Богомолова-драматурга всё значительно тоньше. Где-то на втором, третьем плане, в репликах, в ремарках ассоциативно улавливаются чеховские мотивы и просматриваются герои чеховских пьес. Вот у Шалимова совсем не случайно такое же имя как у чеховского персонажа — писателя Тригорина в «Чайке» — Борис, хотя у Горького этот литератор — Яков Петрович. Марья Львовна, та, что из бывших проституток, живет на Бали у Лопахина, как Варя из пьесы «Вишнёвый сад» у Рагулиных. А Лопахин этот «скупил на Бали земли, нарезал ее на участки и сдает в аренду». Жена Суслова утомляет всех воспоминаниями о том, как ее принимали в Харькове, точно она Аркадина, отыгравшая спектакль, которой студенты подарили брошь.

И от горьковских «Дачников» тоже отталкивается Богомолов, рисуя своих персонажей. «Мне трудно допустить существование человека, который смеет быть самим собой», — говорит Басов у Горького. И у Богомолова на Бали давно уж никто не является самим собой.

Да и сама структура пьесы невольно отсылает к чеховским, где вроде как ничего не происходит, а люди только и делают, что говорят. То и дело поминают Москву (понятно, что с тоской чеховских сестёр), от которой оторваться не могут даже под сенью пальм. И говорят, говорят, говорят. Без эмоций, устало красуясь друг перед другом в своём цинизме.

Как констатирует жена хозяина дачки: «Для вас наслаждение обгадить людей хороших и талантливых, а добрые слова находите для самых отъявленных подонков и бездарей. Они у вас и умные, и сложные, и талантливые, но непонятые, в то время, как приличный и совестливый человек непременно дрянь, лжец и ничтожество».

Богомолов жесток к сегодняшней отъехавшей с начала СВО интеллигенции (но точнее будет сказать — людям интеллигентных профессий), наделяя их циничными речевыми характеристиками. «Ее муж покойный всю жизнь Кастанеду шпилил и заковыристо соединил его с Моисеем». Или: «Вас надо пускать в перенаселенные страны: вы грандиозно умеете отбить всякую охоту плодиться».

Пин-понг репликами, достаточно остроумными, во втором и третьем акте переходит в серьезные диалоги (Шалимова с дочерью Марьи Львовны, Карелии с Сусловым), отсылающие, кажется, к библейской истории — брак, не возжелай жены чужой, откровение, обладание… Неожиданные сюжетные повороты не заставят себя ждать.

Второй акт заканчивается до боли знакомой картиной, которую можно наблюдать и в России, и на Бали — дачники шумной вереницей скрываются с авансцены за зрительскими рядами, откуда доносятся их пьяные голоса — компания поколения «Ассы» вслед за Шалимовым кто в лес, кто по дрова голосит хит: «Под небом голубым есть город золотой». А он, в свою очередь, желает их «золотому городу всяческого процветания», зная, что это никакое не процветание, а загнивание. В том числе и у него самого, такого же усталого от всякого рода богатых «дачников», но главное — от самого себя.

В третьем акте БГ, то есть Шалимов, станет основной фигурой, выражающей идею драматурга и режиссера Богомолова о художественной несостоятельности творческой интеллигенции поколения «Ассы». Монолог певца о себе в далёком прошлом — чистом, искреннем мальчике, писавшем стихи в ленинградском Доме пионеров, и о точке невозврата в то время, звучит как приговор. Замечу, не только моральный.

Богомолов ещё и биографию БГ присочинил, к тому же с трагическим финалом. Его внебрачная дочь от давней случайной ленинградской связи с Марьей Львовной в бытность ее проституткой сорвётся таки с Бали в Москву, чтобы соединиться с возлюбленным, отправляющимся добровольцем на Донбасс.

Певец оставит записку, в которой окажутся строки из стихов его непризнанной кровинушки: «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко, не будь ко мне жестоко, жестоко не будь». Жизнеутверждающая музыкальная тема парит над печальным финалом, сопровождаемым смехом публики — чёрная комедия.

Тут Богомолов, надо сказать, пошёл дальше буревестника революции: если Горький в своей пьесе подписал интеллигенции моральный приговор, то Богомолов — физический. И все это под бой кремлевских курантов, под сенью пальм и небом голубым острова Бали.

Режиссер Богомолов не изменил себе и беспристрастно, без тени улыбки разыграл написанную им пьесу. И не только на сцене, но и, как он это полюбил в последнее время делать, и в зале. Стильность постановки визуально усугубила постоянный соавтор худрука Бронной Лариса Ломакина, минималистично изобразившая нам Бали. Курортный антураж из шезлонгов и кресел дополнен видео на трёх жёстких кулисах, очертивших периметр дома Басова. На них раскачиваются под ветром разлапистые пальмы, Камера выводит черно-белый крупный план дачников в профиль и анфас в момент монолога или диалогов. Лаконичность, минимализм, дорогой вид.

Актеры Богомолова (как с Бронной, так и приглашённые — Миркурбанов, Ребенок, Васильева,) точно работают в стиле постановки: минимум внешних затрат при внутреннем напряжении и экспрессии, которым не позволено быть обнаруженными даже в минуты отчаяния героев. Единственный, кому разрешено эмоционально нарушить границы жёсткого режиссёрского рисунка — это чудесному Лере Горину в роли Суслова. Скорее всего, потому, что этот циник, в отличие от других, обречён, терять ему нечего, и он весело пошлит.

Следует признать, что при Богомолове на Бронной складывается сильный актерский ансамбль, и в «Дачниках», как и в предыдущих его постановках, можно открыть для себя новые имена, например Василису Перелыгину, Аню Патокину.

Но…даже если зритель захочет отметить того, кто ему особенно понравился, чтобы и дальше следить за работами и развитием артиста (артистки), ему придется непросто. Потому что новый формат программок спектакля исключил традиционный расклад: персонаж — исполнитель, а просто пустил актёрские имена/фамилии общим списком. Что, может, и стильно в глянцевой ч/б программке, но даже при наличии куар-кодов не совсем комфортно для публики.